Бабушка

Если кто-нибудь спросит, какое у меня самое первое воспоминание о ней, я отвечу — ее любовь…
Эта любовь была такой сильной, такой всеобъемлющей, ее было так много, что мы буквально купались в ней…
Никто теперь уже не скажет, откуда взялась ее болезнь. Но взялась же, черт возьми!
Маме позвонили из больницы. Бабушка в сахарной коме. Мама с криками и слезами стала собираться куда-то, бегать по дому, а я стояла, замерев от ужаса.
«Кома… Кома...» — повторяла про себя. Я совершенно не знала, что такое кома, но по реакции мамы поняла — случилось что-то страшное. С бабушкой.
Мама выбежала из дома. Я рванулась следом.
— Оставайся дома! Найди Диму и никуда не ходите! — велела мама.
Вместо того чтобы искать Диму, я схватила огромный таз с постиранной одеждой и поволокла его к бельевым верёвкам. Дрожащими руками начала развешивать мокрые вещи. Полотенца, майки, носки, снова полотенца… Большая прищепка соскочила с веревки и больно прищемила мне палец.
— Ай, — вскрикнула я. И заплакала. Громко, навзрыд, всхлипывая и размазывая слезы по щекам.
Дима сам нашел меня сидящей возле таза с мокрым бельем и ревущей в голос.
— Бабушкаааа, — рыдала я. — Она в комеееее!
Дима меньше меня понимал, что случилось. Но сел рядом и тоже заплакал…
Бабушку из комы вывели. Потом она вернулась из больницы домой. А мы теперь знали, что бабушка заболела сахарным диабетом.
Сложнее всего было принять ее болезнь. Всем нам. И самой бабушке тоже. Мама готовила диетическую еду, варила варенье из черники без сахара, заставляла бабушку есть гречневую кашу вместо вареной картошки. Как вообще можно её есть, даже если у тебя сахарный диабет?
А потом нас с Димой отдали в детский сад.
Можно оценить весь масштаб ужаса для почти шестилетнего ребенка, который до этого понятия не имел, что такое детский сад и все, что его касается.
Каждое утро начиналось моими истошными криками и мольбами не вести меня в этот сад.
Я орала, истерила, ревела до икоты и ненавидела весь мир. А меня все равно отводили в группу и оставляли там до вечера.
Низкие подоконники, раскладушки, дети, которые были старше меня на год и которым почему-то было весело и интересно в саду… И да, огромная веранда с большими окнами. Вот все, что я помню о тех днях. Потом, когда прошло больше двадцати лет, мы с мужем забирали из этого же сада моего племянника. Те же низкие подоконники, та же стеклянная веранда. Я крепко сжала руку мужа. Воспоминания и пережитые тогда эмоции хлынули на меня потоком.
— Надо же… За двадцать лет тут ничего не изменилось, — сказала я мужу.
Муж, который до десяти лет прожил в деревне, где не было детского сада, послушно вышел за мной. Искренне не понимая, что со мной в тот момент происходило.
А вот Дима так не истерил. Ему было все равно. Или он просто был слишком маленьким и более способным адаптироваться в новой обстановке…
А потом я заболела. Просто поднялась температура. И меня оставили дома. С бабушкой.
Болезнь моя чудесным образом прошла в тот же день, как и началась. Ни тебе температуры, ни соплей, ни кашля. Здоровый и довольный жизнью ребенок.
Это сейчас умные мамы и папы читают интернет и знают, что такое психосоматика. Тогда таких слов не знали и не понимали, что сопли и кашель здесь совершенно ни при чем.
Два дня бабушка была рядом. Целых два дня это была только моя бабушка.
На третий день все закончилось с самого утра, когда мама разбудила меня и сказала, что я опять иду в детский сад.
— Бабушкаааа! — завопила я. — Бабушкааа!
Снова крики, истерика и слезы.
Папа нёс меня на руках. Я орала и сопротивлялась. Во дворе у бабушки я закричала ещё громче, укусила папу за плечо. Папа от неожиданности выпустил меня. Тогда я рванулась к бабушке, вцепилась в неё и заголосила:
— Бабуш-шка, милень-кая, род-ненькая! Не отдавай им меня!
Бабушка погладила меня по голове, прижала к себе и строго сказала моим родителям:
— Все, хватит этого садика! Забирай документы! Обоих!
Больше в детский сад ни я, ни Дима не ходили.
Вот так меня спасла ее любовь от ненавистного детского сада.
Ей было сложно с нами. Здоровья ведь не было никакого. Голодное военное детство, тяжёлая работа в поле, сложные отношения с мужем, нашим дедом, потери — все это не прибавило бабушке сил. Наоборот, букет болезней становился все больше и больше. Но она все равно находила в себе силы работать, заботиться о нас, ругаться с дедом и каким-то невероятным образом содержать дом и хозяйство в идеальном порядке.
Я хорошо помню, как впервые меня накрыло от мысли, что бабушки в какой-то момент может не стать.
Это случилось в мои лет семь или восемь, как раз в то время, когда подросший ребенок начинает осознавать, что мало того, что все люди смертные, так ещё смертные твои самые близкие люди. Это ужасно. Ужасно страшно. Но тогда мне просто абстрактно было страшно потерять бабушку. Конкретный страх пришел позже. Когда я заканчивала девятый класс.
Май. Шел месяц май. Мы только что в марте похоронили деда, мама пришла из больницы, где снова лежала бабушка. Я до последней детали помню тот день: тепло, вишни все в цвету. Мама подошла и сказала:
— Врач… Врач сказал: что вы хотите, у нее начался процесс омертвления почек…
Чтобы не зареветь, не закричать, я схватила стоявший на скамейке таз с постиранной одеждой и побежала развешивать мокрые майки, полотенца, носки… Снова полотенца и майки… Как тогда, когда бабушка впала в сахарную кому… Только сейчас, в мае, заканчивая девятый класс, я прекрасно знала, что такое процесс омертвления почек. Господи, как мне было тогда страшно! И больно…