Дмитрий Корчагин (Триолитский). Отрывок из рассказа «Юбилей светской львицы»
Трио-Лит
Мучо грасиас
События грядущего дня в памяти Марии Павловны надолго обесценят её воспоминания о событиях того утра. Она почти их забудет. Но однажды, в самом неподходящем месте они холодным душем выльются ей на голову. Казалось бы, давно выцветшие воспоминания крепко сожмут её горло в одну из первых Пасхальных ночей, которую патриарх Московский проводил не в Елоховском соборе, а в восстановленном недавно Храме Христа Спасителя, когда в одном из истово молящихся вальяжных прихожан она признает Олега. Это случится нескоро, не меньше чем через двенадцать лет, а пока на питерской даче наступало прохладное и мокрое, хоть выжимай, утро. Пипл болел. Костёр не хотел разгораться. Бледные волосатые сомнамбулы кутались в старые пиджаки и пальто хозяев и на непонятном языке молили Небо о горячем крепком чае, понимая, что молить о чём-то большем будет кощунством. Гитары, пережившие ту ночь под открытым небом, звучать отказывались. Бой-френд Маруси, более живой, чем другие свидетели происходящего, как пришёл в себя, обежал участок, заглянул на чердак и чуть ли не с кулаками бросился к Освальду:
— Где Маруся?
Освальд показал пальцем на входящих в калитку Марусю и Лену с сухими дровами в руках.
— Добытчицы, — усмехнулся Освальд.
Бой-френд успокоился и принял деятельное участие в разведении огня. Только у него нашлись сухие спички. Закончив с чаепитием к одиннадцати часам, пипл достал из карманов последние копейки и на старом велосипеде отправили одного из своих, кажется, Веню, в ближайшее сельпо.
Освальд стал нервничать.
— Я с фирмачами стрелки забил на шесть вечера у Казанского собора. Столько сил приложил, столько изобретательности. И что теперь, всё коту под хвост? Здесь, похоже, всё затягивается. Нет, нет, нет. Надо выбираться.
Он стал прощаться с другими волосатиками, а Марусе сказал:
— Ты могла бы мне очень помочь. Фирмачи испанцы. Поехали со мной, не пожалеешь. Решай быстрее, электричка через полчаса.
Не поднимая глаз, Маруся одним глотком, одной затяжкой всосала остатки чефира и встала на ноги. Не скрывая раздражения, её молодой человек встал рядом с ней. А куда ему было деваться? Он был младшим сыном простого профессора МГУ, и Маруся, можно сказать, была его кошельком. Он никогда бы не решился, как настоящие «индейцы асфальтовых прерий» тусить по стране без полушки в кармане.
У Лены, ночной исполнительницы арии Марии-Магдалины, нашлась расчёска. Обменявшись хайратниками и записав свой телефон в блокнот новой сестрёнки, девочки, целуясь, повисли друг у друга на шее.
— Айда уже! – скомандовал Освальд, — Развели телячьи нежности.
Три пары одинаковых китайских кед по просёлочной дороге заторопились к полустанку.
— Где-где, — смеялся Освальд, — в Сайгоне, конечно. Я там Цоя ждал, а он в тот вечер молился Бахусу в своей кочегарке. И тут эти интуристы. Ола – Ола. Эспаноло туристо. Хороший кофе. Достоевский. Кое-как разговорились. Чуть старше меня ребята. Франко, говорят, плохой. Брежнев хороший. Ленин жив.
Услышав про Цоя, Маруся улыбнулась. А её бой-френд, похоже, поверил. Челюсть у него отвисла.
Потом, уже в электричке, Освальд описал ту роль, которую надо будет сыграть Мусе. Никто, кроме Освальда, не называл прежде Марусю Мусей. У неё аж сердце теперь сжималось.
— У меня с одним из них серьёзный разговор будет. А ты займи на полчасика остальных. Поводи их окрест, расскажи что знаешь о Кутузове, о Барклае. Сможешь?
Маруся даже не заинтересовалась, о чём будет серьёзный разговор с одним из испанцев. Она поверить не могла такому счастью: ещё один вечер она сможет быть полезной Олегу. Он сразу увидел в её глазах отблески этого счастья и не стал посвящать её в детали. Если бы рядом с Марусей не сидел её насупившийся молодой человек, Освальд провёл бы своей ладонью по её волосам.
— Вот и отлично. Сейчас ко мне флет. Душ, закуска, может, ещё часок вздремнём. И к 18:00 к Казанскому собору. Сделаем дело, и я вас на поезд посажу, а может, и сам с вами уеду.
В Сайгоне, в самый разгар обмена эмоциями с гражданами капстраны (с фирмачами) Освальд заметил устремлённый на него цепкий взгляд какого-то с иголочки разодетого франта, стиляги. Чувак явно был или успешным барыгой, или очень успешным фарцовщиком. Таких котлов (часов), такого количества фирменных шмоток Освальд не видел даже на представителях своего класса, на мажорах. Одним словом, криминалом от него несло на весь Невский проспект. Когда Освальд сказал испанцам «Пойду отолью», этот красавчик сразу последовал за ним.
Для объективности надо упомянуть, что у Освальда у самого в голове уже крутились мысли, как бы поживиться с этих амиго. Но как для потомственного мажора деньги для него никогда, даже сейчас, проблемой не были. Ему хотелось куража, чтобы было что рассказать у следующего костра. Он думал выцыганить у гишпанцев какой-нибудь сувенир, журнал «Роллинг Стоун» или «Плей Бой», или пару кассет, может, пластинок, или кроссовки у Алехандро выменять на икру. Реальным обогащением Освальд не грезил.
— Демократы? – услышал Освальд у себя за спиной, и его струю повело мимо писсуара. («Демократами» называли туристов из соцстран, авт.)
Не оборачиваясь, Освальд с гонором ответил стиляге:
— Да ладно. Фирмачи. Испанцы.
То, что предложил красавчик, так торкнуло Освальда, что он не знал, в каких единицах измерять тот драйв, что словил. То ли в джоулях, то ли в кюри. И он повёлся.
— Ты для начала представь меня им как доброго друга. Надо разобраться, какого они полёта, есть ли у них деньги вообще.
Из туалетной комнаты молодые люди вышли обнявшись, так они разыграли перед испанцами счастливую встречу старых друзей.
— Серж! – представил стилягу Освальд, подойдя к интуристам, — Мой вьехо амиго! (Старый друг, исп.)
Испанцы с горем пополам говорили по-английски. Серж говорил хорошо. Так что общий язык они кое-как нашли. Когда двое испанцев захотели покинуть чеснУю компанию раньше других, Освальд и Серж убедились, что с наличной ликвидностью у них некоторые затруднения. Буфетчик никак не хотел принимать их песеты к оплате, а инвалютных рублей (чеков), которые им наменяли при пересечении границы в аэропорту Пулково, им не хватало.
— Человек! – поманил буфетчика к себе Серж, — Проблемы?
Серж с заметным удовольствием доплатил за интуристов три рубля. И они бросились к нему с благодарностями. Особенно усердствовал Алехандро, с которым Серж скоро уединится за отдельным столиком. Чуть позже, проводив иностранцев до стоянки такси, стиляга скажет Освальду:
— А ведь я и правда Серж. Как ты угадал? – И рассмеётся: — Спасибо за наводку, друг. Я так и думал. У них большие сложности с нашей наличкой. В первые дни профукали все чеки на сувениры, теперь палец сосут. А им ещё неделю здесь тусить. Надо действовать.
Освальд и не отказывался. План был следующим. Серж, выслушав жалобы Алехандро на странную экономическую политику в СССР, предложил ему поменять валюту на деревянные советские рубли. Вот тебе, Санчо, и водка, и икра, и матрёшки. Делов-то. Но с оговоркой. Песеты не катят, слишком низкий курс. Если и возьму, то один к одному. Доллары возьму один к четырём с полтиной. Марки один к трём. Франки один к двум.
— Завтра у меня стрелка с ним в Петергофе, там всё и уточним. Скажет, сколько они соберут со своих, я пересчитаю эту цифру в рубли, и если ударим по рукам, то дальше действовать тебе. Готов?
— Естественно.
— Двадцать процентов навара твои.
— А что делать-то?
Серж сел на лавочку со спинкой, развалился и, продолжая лыбиться, мерил Освальда взглядом.
— Ты понимаешь, пипл, что ты мне в принципе дальше не нужен? Все ниточки у меня в руках. Я тебе из чистого альтруизма даю подработать.
— Понимаю.
— Я с этим Алехандро сейчас в Сайгоне засветился за столиком. Завтра засвечусь с ним в Петергофе. И если менты или ГеБешники будут кого-то пасти, то, вернее всего меня. А я после завтрашней стрелки буду дома сидеть. А бабки на обмен мучачам ты понесёшь.
Освальд приуныл.
— Я бы на твоём месте не отказывался. Чревато.
Освальд услышал угрозу, собрался с духом и сказал:
— Лады.
Серж, видя настроенье собеседника, заржал во весь голос.
— Что ты пригорюнился, как поп на поминках? Я всего лишь себе цену набиваю, неужели не понятно? Да таких интуристов, как этот Алехандро, по Ленинграду сотен пять-шесть шарится, а таких, как мы с тобой, тысяч пять. За всеми мусорам не уследить. Я эту пьесу седьмой раз ставлю. И каждый раз с оглушительным успехом. Не ссы. Завтра вечером, когда станет ясно, чем мы мучачам обязаны, мой бегунок (посыльный) принесёт тебе сумку с нужной суммой и записочку с указанием, где и когда забиты стрелки с Алехандро. Он охотнее будет говорить с тем, кого знает в лицо. За мной могут следить. Значит, пойдёшь ты. Покажешь ему, что пачки денег не кукольные. Оглядывайся почаще. Держи его в напряжении. Когда поменяетесь сумками, их деньги не пересчитывай. Они люди приличные, обманывать не будут. Попрощайся и сразу на вокзал. Там сдашь сумку в камеру хранения, вот на этот номерок, вот с этим паролем. Бумажку потом проглоти, от греха. Ничего сложного.
— Я всё понял.
Записку и сумку бегунок принёс следующей полночью. До стрелок с Алехандро оставалось ещё почти двое суток, амиги не торопились, и Освальд решил провести это время с пользой, вечером намылился в рок-клуб. Но уже утром, в шесть часов, его посетила крысиная мысль: а не дёрнуть ли мне с этими бабками? И он открыл сумку.
— Это что, бл@ть, такое? – Кричал он в трубку домашнего телефона, набрав номер, который дал ему Серж на самый крайний, самый пожарный случай.
— Я ждал, — сказал в ответ Серж, — клади трубку, я сейчас из автомата перезвоню.
Освальда трясло, как припадочного. От негодования зуб на зуб не попадал. «Связался с уголовщиной! Какого чёрта!» — клял он себя. Скоро телефон зазвонил.
— А ты что думал, придурок, я этим лохам настоящие рубли отдам? Нет, дружок. Я хочу пить Шампанское, а не Жигулёвское. Это генеральским детям всё на блюдечке с голубой каёмочкой, а нам надо самим выгрызать у судьбы крохи своего счастья. Короче, если не хочешь виском на поребрик упасть, делай всё, как договорились. Какие там деньги: болгарские, юговские?
— Югославские динары, — отвечал напуганный и пристыженный Освальд.
— Ну и что ты ссышь? Размер такой же, цветовая гамма та же, кириллица, серп и молот, пятиконечные звёзды. Чё им ещё надо? Они наших денег в руках не держали, в глаза не видели, читать по-русски не умеют, они и по-английски-то хуже меня разговаривают, нам в спину будут плевать, если мы их не обуем. Они же непуганные ИДИОТЫ. Надо внести ясность.
Серж, как бешеный волк, скрипел зубами.
— Не звони мне больше, делай всё как договорились. На вокзале за тобой мой человечек проследит. Уехать с валютой не даст, учти.
— Как мне свою долю забрать?
— Вот это другой разговор. Там будут 300 немецких марок. Можешь их себе забрать. Только не лоханись, когда менять будешь, фраер.
Освальд долго не мог прийти в себя. Никогда ещё ему не приходилось сталкиваться с параллельным миром в реальности. Его как будто фейсом ткнули в кирпичную стену, указали ему его место в иерархии божьих тварей.
После 11:00 он поплёлся в гастроном, где его ждала маленькая, но такая нужная сейчас удача. За спиной продавщицы он увидел на полке «Арктику» — спирт питьевой этиловый 97% об. В свободной продаже, большая редкость. И Освальд взял его на потом, а на сейчас взял «мужика в шляпе», молдавский портвейн.
От себя хотел сказать, что многие из бывших хиппи, а тем более из просто прихипплёных, для придания своей молодости романтического ореола, сейчас, в 21 веке, любят вспоминать о их героическом противостоянии репрессивной машине под страшной аббревиатурой КГБ. Поверьте мне, как человеку, прошедшему то же горнило, плевать на нас хотели комитетчики с останкинской телебашни. У них были дела поважнее. А вот сотрудники ОБХСС, (наверно, сейчас их можно сравнить с налоговиками или с ОБЭП) следили за нами пристально и видели в нас спекулянтов, фарцовщиков, валютчиков, скупщиков краденого, живущих на не трудовые доходы. И это их так задевало, что они буквально «кушать не могли». Если комитетчики и говорили с кем-то из актёров того спектакля, то только с испанцами. Всё, что касалось иностранцев, и правда было в ведении КГБ. А с нашими гражданами разбирались сотрудники МВД.
Вот такие служители Фемиды и скрутили в колоннаде у Казанского собора волосатого молодого человека при попытке совершения незаконной валютной сделки. Освальд действительно оставался в тени, следили оперативники за Сержем и за Алехандро, и его появление вызвало даже некоторое замешательство, но буквально на минуту, не больше. Приняли мусора и Марию Валладову, а за её бой-френдом пришлось побегать. Он, когда увидел людей в штатском, одних подбирающихся к Марусе, других к Освальду, хотел изобразить сначала эпилептический припадок с громкими криками, чтобы хоть как-то предупредить любимую. Ведь бой-френду давно было ясно, что дело нечисто и развязка близка. Но он не смог. Когда увидел, что на Освальда одели наручники, к Освальду он стоял ближе, он втянул голову в плечи и утёк.
Наверное, этому рассказу можно было бы и посмеяться, он действительно и забавный, и пикантный, и романтичный, и поучительный. Можно было бы, если бы статья о валютных махинациях не была в Советском Союзе подрасстрельной.
Отца Марии, можно сказать, адъютант поднял в пятом часу утра с больничной койки. Тот проходил обследование в госпитале министерства. За отцом Олега благодарные бывшие подчинённые отправили самолёт в Пицунду. Изменить вектор движения грозового фронта можно было не позднее двенадцати часов дня по Москве. И одному семейству это удалось, а другому не очень. К следующему полудню Мария Валладова фигурировала в уголовном деле уже как свидетель. Олег же остался в Крестах. Через месяц на суде ему впаяют, с учётом смягчающих обстоятельств, двенадцать лет строгого режима. Но судьба и теперь не оставит его своей милостью и уже через полгода очередная всесоюзная амнистия, зачастили они в те годы, дарует ему свободу. Опять же, благодарные бывшие подчинённые его отца не прохлопали, не упустили такого случая. Вообще, его статья только отчасти подпадала под амнистию. С тех самых пор и до тридцати восьми лет Олегу даже в голову не приходило отращивать длинные волосы.
Мария Павловна хотела и обо всём этом рассказать старой подружке, но удержалась. Сочла этот эпизод в общей канве рассказа малозначительным, неинтересным и для желудка Светы несъедобным. Гарантированно не переварит. Таким образом, Мария Павловна решила не портить свою репутацию, а сразу перейти к следующей встрече с Олегом.
***
События грядущего дня в памяти Марии Павловны надолго обесценят её воспоминания о событиях того утра. Она почти их забудет. Но однажды, в самом неподходящем месте они холодным душем выльются ей на голову. Казалось бы, давно выцветшие воспоминания крепко сожмут её горло в одну из первых Пасхальных ночей, которую патриарх Московский проводил не в Елоховском соборе, а в восстановленном недавно Храме Христа Спасителя, когда в одном из истово молящихся вальяжных прихожан она признает Олега. Это случится нескоро, не меньше чем через двенадцать лет, а пока на питерской даче наступало прохладное и мокрое, хоть выжимай, утро. Пипл болел. Костёр не хотел разгораться. Бледные волосатые сомнамбулы кутались в старые пиджаки и пальто хозяев и на непонятном языке молили Небо о горячем крепком чае, понимая, что молить о чём-то большем будет кощунством. Гитары, пережившие ту ночь под открытым небом, звучать отказывались. Бой-френд Маруси, более живой, чем другие свидетели происходящего, как пришёл в себя, обежал участок, заглянул на чердак и чуть ли не с кулаками бросился к Освальду:
— Где Маруся?
Освальд показал пальцем на входящих в калитку Марусю и Лену с сухими дровами в руках.
— Добытчицы, — усмехнулся Освальд.
Бой-френд успокоился и принял деятельное участие в разведении огня. Только у него нашлись сухие спички. Закончив с чаепитием к одиннадцати часам, пипл достал из карманов последние копейки и на старом велосипеде отправили одного из своих, кажется, Веню, в ближайшее сельпо.
Освальд стал нервничать.
— Я с фирмачами стрелки забил на шесть вечера у Казанского собора. Столько сил приложил, столько изобретательности. И что теперь, всё коту под хвост? Здесь, похоже, всё затягивается. Нет, нет, нет. Надо выбираться.
Он стал прощаться с другими волосатиками, а Марусе сказал:
— Ты могла бы мне очень помочь. Фирмачи испанцы. Поехали со мной, не пожалеешь. Решай быстрее, электричка через полчаса.
Не поднимая глаз, Маруся одним глотком, одной затяжкой всосала остатки чефира и встала на ноги. Не скрывая раздражения, её молодой человек встал рядом с ней. А куда ему было деваться? Он был младшим сыном простого профессора МГУ, и Маруся, можно сказать, была его кошельком. Он никогда бы не решился, как настоящие «индейцы асфальтовых прерий» тусить по стране без полушки в кармане.
У Лены, ночной исполнительницы арии Марии-Магдалины, нашлась расчёска. Обменявшись хайратниками и записав свой телефон в блокнот новой сестрёнки, девочки, целуясь, повисли друг у друга на шее.
— Айда уже! – скомандовал Освальд, — Развели телячьи нежности.
Три пары одинаковых китайских кед по просёлочной дороге заторопились к полустанку.
— Где-где, — смеялся Освальд, — в Сайгоне, конечно. Я там Цоя ждал, а он в тот вечер молился Бахусу в своей кочегарке. И тут эти интуристы. Ола – Ола. Эспаноло туристо. Хороший кофе. Достоевский. Кое-как разговорились. Чуть старше меня ребята. Франко, говорят, плохой. Брежнев хороший. Ленин жив.
Услышав про Цоя, Маруся улыбнулась. А её бой-френд, похоже, поверил. Челюсть у него отвисла.
Потом, уже в электричке, Освальд описал ту роль, которую надо будет сыграть Мусе. Никто, кроме Освальда, не называл прежде Марусю Мусей. У неё аж сердце теперь сжималось.
— У меня с одним из них серьёзный разговор будет. А ты займи на полчасика остальных. Поводи их окрест, расскажи что знаешь о Кутузове, о Барклае. Сможешь?
Маруся даже не заинтересовалась, о чём будет серьёзный разговор с одним из испанцев. Она поверить не могла такому счастью: ещё один вечер она сможет быть полезной Олегу. Он сразу увидел в её глазах отблески этого счастья и не стал посвящать её в детали. Если бы рядом с Марусей не сидел её насупившийся молодой человек, Освальд провёл бы своей ладонью по её волосам.
— Вот и отлично. Сейчас ко мне флет. Душ, закуска, может, ещё часок вздремнём. И к 18:00 к Казанскому собору. Сделаем дело, и я вас на поезд посажу, а может, и сам с вами уеду.
В Сайгоне, в самый разгар обмена эмоциями с гражданами капстраны (с фирмачами) Освальд заметил устремлённый на него цепкий взгляд какого-то с иголочки разодетого франта, стиляги. Чувак явно был или успешным барыгой, или очень успешным фарцовщиком. Таких котлов (часов), такого количества фирменных шмоток Освальд не видел даже на представителях своего класса, на мажорах. Одним словом, криминалом от него несло на весь Невский проспект. Когда Освальд сказал испанцам «Пойду отолью», этот красавчик сразу последовал за ним.
Для объективности надо упомянуть, что у Освальда у самого в голове уже крутились мысли, как бы поживиться с этих амиго. Но как для потомственного мажора деньги для него никогда, даже сейчас, проблемой не были. Ему хотелось куража, чтобы было что рассказать у следующего костра. Он думал выцыганить у гишпанцев какой-нибудь сувенир, журнал «Роллинг Стоун» или «Плей Бой», или пару кассет, может, пластинок, или кроссовки у Алехандро выменять на икру. Реальным обогащением Освальд не грезил.
— Демократы? – услышал Освальд у себя за спиной, и его струю повело мимо писсуара. («Демократами» называли туристов из соцстран, авт.)
Не оборачиваясь, Освальд с гонором ответил стиляге:
— Да ладно. Фирмачи. Испанцы.
То, что предложил красавчик, так торкнуло Освальда, что он не знал, в каких единицах измерять тот драйв, что словил. То ли в джоулях, то ли в кюри. И он повёлся.
— Ты для начала представь меня им как доброго друга. Надо разобраться, какого они полёта, есть ли у них деньги вообще.
Из туалетной комнаты молодые люди вышли обнявшись, так они разыграли перед испанцами счастливую встречу старых друзей.
— Серж! – представил стилягу Освальд, подойдя к интуристам, — Мой вьехо амиго! (Старый друг, исп.)
Испанцы с горем пополам говорили по-английски. Серж говорил хорошо. Так что общий язык они кое-как нашли. Когда двое испанцев захотели покинуть чеснУю компанию раньше других, Освальд и Серж убедились, что с наличной ликвидностью у них некоторые затруднения. Буфетчик никак не хотел принимать их песеты к оплате, а инвалютных рублей (чеков), которые им наменяли при пересечении границы в аэропорту Пулково, им не хватало.
— Человек! – поманил буфетчика к себе Серж, — Проблемы?
Серж с заметным удовольствием доплатил за интуристов три рубля. И они бросились к нему с благодарностями. Особенно усердствовал Алехандро, с которым Серж скоро уединится за отдельным столиком. Чуть позже, проводив иностранцев до стоянки такси, стиляга скажет Освальду:
— А ведь я и правда Серж. Как ты угадал? – И рассмеётся: — Спасибо за наводку, друг. Я так и думал. У них большие сложности с нашей наличкой. В первые дни профукали все чеки на сувениры, теперь палец сосут. А им ещё неделю здесь тусить. Надо действовать.
Освальд и не отказывался. План был следующим. Серж, выслушав жалобы Алехандро на странную экономическую политику в СССР, предложил ему поменять валюту на деревянные советские рубли. Вот тебе, Санчо, и водка, и икра, и матрёшки. Делов-то. Но с оговоркой. Песеты не катят, слишком низкий курс. Если и возьму, то один к одному. Доллары возьму один к четырём с полтиной. Марки один к трём. Франки один к двум.
— Завтра у меня стрелка с ним в Петергофе, там всё и уточним. Скажет, сколько они соберут со своих, я пересчитаю эту цифру в рубли, и если ударим по рукам, то дальше действовать тебе. Готов?
— Естественно.
— Двадцать процентов навара твои.
— А что делать-то?
Серж сел на лавочку со спинкой, развалился и, продолжая лыбиться, мерил Освальда взглядом.
— Ты понимаешь, пипл, что ты мне в принципе дальше не нужен? Все ниточки у меня в руках. Я тебе из чистого альтруизма даю подработать.
— Понимаю.
— Я с этим Алехандро сейчас в Сайгоне засветился за столиком. Завтра засвечусь с ним в Петергофе. И если менты или ГеБешники будут кого-то пасти, то, вернее всего меня. А я после завтрашней стрелки буду дома сидеть. А бабки на обмен мучачам ты понесёшь.
Освальд приуныл.
— Я бы на твоём месте не отказывался. Чревато.
Освальд услышал угрозу, собрался с духом и сказал:
— Лады.
Серж, видя настроенье собеседника, заржал во весь голос.
— Что ты пригорюнился, как поп на поминках? Я всего лишь себе цену набиваю, неужели не понятно? Да таких интуристов, как этот Алехандро, по Ленинграду сотен пять-шесть шарится, а таких, как мы с тобой, тысяч пять. За всеми мусорам не уследить. Я эту пьесу седьмой раз ставлю. И каждый раз с оглушительным успехом. Не ссы. Завтра вечером, когда станет ясно, чем мы мучачам обязаны, мой бегунок (посыльный) принесёт тебе сумку с нужной суммой и записочку с указанием, где и когда забиты стрелки с Алехандро. Он охотнее будет говорить с тем, кого знает в лицо. За мной могут следить. Значит, пойдёшь ты. Покажешь ему, что пачки денег не кукольные. Оглядывайся почаще. Держи его в напряжении. Когда поменяетесь сумками, их деньги не пересчитывай. Они люди приличные, обманывать не будут. Попрощайся и сразу на вокзал. Там сдашь сумку в камеру хранения, вот на этот номерок, вот с этим паролем. Бумажку потом проглоти, от греха. Ничего сложного.
— Я всё понял.
Записку и сумку бегунок принёс следующей полночью. До стрелок с Алехандро оставалось ещё почти двое суток, амиги не торопились, и Освальд решил провести это время с пользой, вечером намылился в рок-клуб. Но уже утром, в шесть часов, его посетила крысиная мысль: а не дёрнуть ли мне с этими бабками? И он открыл сумку.
— Это что, бл@ть, такое? – Кричал он в трубку домашнего телефона, набрав номер, который дал ему Серж на самый крайний, самый пожарный случай.
— Я ждал, — сказал в ответ Серж, — клади трубку, я сейчас из автомата перезвоню.
Освальда трясло, как припадочного. От негодования зуб на зуб не попадал. «Связался с уголовщиной! Какого чёрта!» — клял он себя. Скоро телефон зазвонил.
— А ты что думал, придурок, я этим лохам настоящие рубли отдам? Нет, дружок. Я хочу пить Шампанское, а не Жигулёвское. Это генеральским детям всё на блюдечке с голубой каёмочкой, а нам надо самим выгрызать у судьбы крохи своего счастья. Короче, если не хочешь виском на поребрик упасть, делай всё, как договорились. Какие там деньги: болгарские, юговские?
— Югославские динары, — отвечал напуганный и пристыженный Освальд.
— Ну и что ты ссышь? Размер такой же, цветовая гамма та же, кириллица, серп и молот, пятиконечные звёзды. Чё им ещё надо? Они наших денег в руках не держали, в глаза не видели, читать по-русски не умеют, они и по-английски-то хуже меня разговаривают, нам в спину будут плевать, если мы их не обуем. Они же непуганные ИДИОТЫ. Надо внести ясность.
Серж, как бешеный волк, скрипел зубами.
— Не звони мне больше, делай всё как договорились. На вокзале за тобой мой человечек проследит. Уехать с валютой не даст, учти.
— Как мне свою долю забрать?
— Вот это другой разговор. Там будут 300 немецких марок. Можешь их себе забрать. Только не лоханись, когда менять будешь, фраер.
Освальд долго не мог прийти в себя. Никогда ещё ему не приходилось сталкиваться с параллельным миром в реальности. Его как будто фейсом ткнули в кирпичную стену, указали ему его место в иерархии божьих тварей.
После 11:00 он поплёлся в гастроном, где его ждала маленькая, но такая нужная сейчас удача. За спиной продавщицы он увидел на полке «Арктику» — спирт питьевой этиловый 97% об. В свободной продаже, большая редкость. И Освальд взял его на потом, а на сейчас взял «мужика в шляпе», молдавский портвейн.
От себя хотел сказать, что многие из бывших хиппи, а тем более из просто прихипплёных, для придания своей молодости романтического ореола, сейчас, в 21 веке, любят вспоминать о их героическом противостоянии репрессивной машине под страшной аббревиатурой КГБ. Поверьте мне, как человеку, прошедшему то же горнило, плевать на нас хотели комитетчики с останкинской телебашни. У них были дела поважнее. А вот сотрудники ОБХСС, (наверно, сейчас их можно сравнить с налоговиками или с ОБЭП) следили за нами пристально и видели в нас спекулянтов, фарцовщиков, валютчиков, скупщиков краденого, живущих на не трудовые доходы. И это их так задевало, что они буквально «кушать не могли». Если комитетчики и говорили с кем-то из актёров того спектакля, то только с испанцами. Всё, что касалось иностранцев, и правда было в ведении КГБ. А с нашими гражданами разбирались сотрудники МВД.
Вот такие служители Фемиды и скрутили в колоннаде у Казанского собора волосатого молодого человека при попытке совершения незаконной валютной сделки. Освальд действительно оставался в тени, следили оперативники за Сержем и за Алехандро, и его появление вызвало даже некоторое замешательство, но буквально на минуту, не больше. Приняли мусора и Марию Валладову, а за её бой-френдом пришлось побегать. Он, когда увидел людей в штатском, одних подбирающихся к Марусе, других к Освальду, хотел изобразить сначала эпилептический припадок с громкими криками, чтобы хоть как-то предупредить любимую. Ведь бой-френду давно было ясно, что дело нечисто и развязка близка. Но он не смог. Когда увидел, что на Освальда одели наручники, к Освальду он стоял ближе, он втянул голову в плечи и утёк.
Наверное, этому рассказу можно было бы и посмеяться, он действительно и забавный, и пикантный, и романтичный, и поучительный. Можно было бы, если бы статья о валютных махинациях не была в Советском Союзе подрасстрельной.
Отца Марии, можно сказать, адъютант поднял в пятом часу утра с больничной койки. Тот проходил обследование в госпитале министерства. За отцом Олега благодарные бывшие подчинённые отправили самолёт в Пицунду. Изменить вектор движения грозового фронта можно было не позднее двенадцати часов дня по Москве. И одному семейству это удалось, а другому не очень. К следующему полудню Мария Валладова фигурировала в уголовном деле уже как свидетель. Олег же остался в Крестах. Через месяц на суде ему впаяют, с учётом смягчающих обстоятельств, двенадцать лет строгого режима. Но судьба и теперь не оставит его своей милостью и уже через полгода очередная всесоюзная амнистия, зачастили они в те годы, дарует ему свободу. Опять же, благодарные бывшие подчинённые его отца не прохлопали, не упустили такого случая. Вообще, его статья только отчасти подпадала под амнистию. С тех самых пор и до тридцати восьми лет Олегу даже в голову не приходило отращивать длинные волосы.
Мария Павловна хотела и обо всём этом рассказать старой подружке, но удержалась. Сочла этот эпизод в общей канве рассказа малозначительным, неинтересным и для желудка Светы несъедобным. Гарантированно не переварит. Таким образом, Мария Павловна решила не портить свою репутацию, а сразу перейти к следующей встрече с Олегом.
***
Вопросы и комментарии 0